Прекрасная Катрин - Страница 87

– Еда! – радостно воскликнула она. – Паштеты, дичь, белый хлеб! Милосердный Иисус! Как давно мы не пробовали ничего подобного! А в серебряном кувшине молоко для малыша! Господи, да прославлено будет имя твое!

– Минуту! – сухо промолвил Арно. Он взял из рук Катрин свернутый свиток, который она еще не успела прочесть, раскрыл и впился в него глазами.

– Дьявольщина! – вскричал Монсальви, и его красивое лицо стало багровым от гнева. – Этот чертов кастилец насмехается надо мной… Да как он смеет…

– Дай мне прочесть, – попросила Катрин.

Он с явной неохотой протянул ей послание, состоящее из нескольких строк.

«Прекраснейшая дама, – писал Вилла-Андрадо, – даже такой несгибаемый рыцарь, как ваш супруг, не захочет, чтобы вы умерли от голода… Примите эти скромные дары не в качестве вспомоществования, но как почетное подношение красоте, коей не подобает угаснуть от недоедания… и лицезрением коей надеюсь когда-нибудь вновь насладиться, если Небеса окажут мне эту великую милость…»

Краска смущения залила ее лицо, и свиток выпал из рук. Арно тут же схватил его и швырнул в огонь.

– Этот шелудивый пес смеет обхаживать мою жену у меня под носом, смеясь мне в лицо? Мерзавец! А что до его даров…

Он решительно направился к корзине, но путь преградила Сара, расставив руки и с вызовом глядя прямо ему в глаза.

– Не дам! Вам, стало быть, не по нраву эта еда, свалившаяся на нас с неба? Но вы выбросите корзину только через мой труп! Неслыханное безумие! Клянусь, что Катрин сегодня поест, нравится вам это или нет.

Задыхаясь от ярости, она едва не бросилась на молодого человека, готовая выцарапать ему глаза. Арно, потеряв голову от гнева, занес руку, но его остановил крик Катрин:

– Не смей, Арно! Ты сошел с ума!

Монсальви, вздрогнув, опустил руку. Мало-помалу лицо его обрело нормальный цвет, и он, успокоившись, пожал плечами.

– В конце концов… Возможно, ты и права, Сара. Катрин и ребенку нужно набраться сил. Солдаты пусть тоже возьмут, они умирают от голода.

– А ты? – в отчаянии вскрикнула Катрин.

– Я? Меня вполне устроит конина, если Готье удастся ее раздобыть.

Нормандец, как и Монсальви, отказался от даров Вилла-Андрадо, но Эскорнебеф и последний оставшийся в живых гасконец по имени Фортюна, маленький человечек с обезьяньим лицом, которое нервно подергивалось после недавнего сражения, накинулись на еду с жадностью людей, давно не евших досыта. Зато теперь они пировали в пещере Вентадура. Потом Арно назначил часовых и первым встал на стражу. Он устроился возле огня, скрестив длинные ноги и положив руки на рукоять меча. Младенец мирно спал на пухлой груди дремлющей Сары. Катрин, проглотив последний кусок, тут же провалилась в тяжелый сон без сновидений. Заснули и мужчины, улегшись на голую землю, подобно измученным животным. Тишина царила вокруг. Опасность миновала, и путь их был уже недолог. Как только займется заря, Арно посадит Катрин к себе на седло, чтобы уберечь ее от холода и тягот дороги. Скоро они увидят зубчатые стены Монсальви на краю большого плато, где вольно гуляют ветры. Старый замок, овеянный славой былых сражений и полный дорогих воспоминаний, заключит в свои объятия эту новую семью, которую вручит ему вернувшийся хозяин…

Забыв о врагах и о мести, Арно де Монсальви счастливо улыбался, глядя в огонь, что защищал от холода двух самых дорогих ему существ. Отныне в них была заключена его жизнь. Затем он поднял глаза к черному небу, на котором одиноко светилась луна.

– Благодарю тебя, Господи, что даровал мне брата – огонь, которым ты освещаешь ночь! Прекрасен он и весел, непокорен и силен! Благодарю тебя, Господи, за жену и сына, которых Ты даровал мне…

Возвращение в Монсальви

Шесть дней спустя, покинув земли Вентадура, маленький отряд, сократившийся до шести человек, достиг высокого плато Шатеньрэ, открытого всем ветрам. Они были в самом сердце Оверни, и Катрин смотрела широко раскрытыми галазами на черные скалы, древние и суровые, зловещие в эти зимние дни. Их хмурая нагота смягчалась вечнозелеными соснами. Катрин удивлялась могучим горным потокам с кипящей пеной, лазурно-голубым озерам, которые вселяли в ее душу неясную тревогу своим сумрачным безмолвием, лесам, которым, казалось, не было конца.

Благодаря свежему воздуху, хорошей еде, оставленной испанцем, которой хватило на несколько дней, благодаря, наконец, крепости своего организма, она набирала силы с удивительной быстротой. Всего лишь через два дня после родов она пересела на Морган, несмотря на возражения Арно.

– Я прекрасно себя чувствую! – возражала она со смехом. – Да мы и без того достаточно долго еле тащились из-за меня. Мне хочется поскорее добраться до Монсальви.

На один день они остановились в аббатстве бенедиктинцев Сен-Жеро. Приор был родственником Арно. Здесь аббат д'Эстен окрестил юного Монсальви. По общему согласию родители дали ему имя Мишель, в память о брате Арно, некогда растерзанном парижской толпой.

– Он будет похож на брата, – уверял Арно, разглядывая сына, что доставляло ему все большее удовольствие, – посмотри, он такой же светлый, как Мишель… и как ты, – добавил он, кинув взгляд на жену.

Сердце молодой женщины преисполнилось радости при этих словах. Она с первого взгляда полюбила Мишеля де Монсальви, которого безуспешно пыталась спасти, и когда Арно клялся, что малыш станет точной копией брата, она с горделивым изумлением смотрела на младенца, которому дала жизнь. Сын стал ей еще ближе и дороже.

Для младенца, которому была всего неделя от роду, маленький Мишель был очень крепок. Несмотря на холод и снегопады, он хорошо переносил дорогу. Приткнувшись к обширной груди сияющей Сары, закутанный в одеяло, из которого виднелось только крошечное личико, он почти все время спал, просыпаясь лишь затем, чтобы пронзительным голосом потребовать положенного кормления. Тогда путешественники становились на привал в каком-нибудь месте, где не так разбойничал ветер, и цыганка передавала малыша Катрин. Эти мгновения были полны неизъяснимого блаженства для молодой матери: она ощущала глубокое родство с сыном, чувствовала, что он принадлежит ей, как плоть ее и кровь. Маленькие пальчики цепко ухватывались за материнскую грудь, и младенец начинал сосать с жадностью, которая все больше тревожила Арно.