Жак Буше вздохнул, с грустью и беспокойством глядя на Катрин.
– Он кузен Ла Тремуйля, который полностью подчинил себе нашего сира короля. Говорят, Жиль де Рец весьма предан своему родственнику.
– Жиль де Рец прежде всего капитан короля, а уж затем кузен Ла Тремуйля, – упрямо возразила Катрин. – И у меня нет выбора, если я хочу встретиться с мессиром де Монсальви.
Жак и его жена поняли, что Катрин не остановить: ничто не помешает ей отправиться в замок этого подозрительного анжуйца. Они перестали настаивать, но перед расставанием, целуя Катрин, Матильда сунула ей золотой образок с изображением своей святой заступницы и крохотный эмалевый ковчежец, в котором хранилась косточка святого Иакова.
Принимая эти дары, Катрин едва сдержала улыбку, ибо они напомнили ей парижский Двор Чудес. Она словно бы вновь увидела перед собой лачугу Барнабе, длинноносого Кокийара, высокого и костлявого, с тонкими гибкими пальцами, на которых плясали блики костра. Сколько раз наблюдала она, как эти ловкие пальцы засовывают крохотные косточки в ковчежцы, ничем не отличающиеся от этого! И в ушах ее звучал насмешливый голос Машфера, короля воров:
– Прибыльная у тебя работенка. Этот святой Иаков превзошел размерами слона великого императора Карла…
Возможно, и этот ковчежец вышел из рук Барнабе, и тогда святость его была весьма сомнительна, но Катрин он все равно был дорог, как мостик, связывающий ее с прошлым. Словно дружеская рука протянулась к ней из могильной тьмы, через пропасть навсегда ушедших лет… Сжав в ладонях позолоченную реликвию, она обняла Матильду со слезами на глазах.
Вот о чем думала Катрин, приближаясь к суровому, величественному замку. Рукой, затянутой в замшевую перчатку, она нащупала на груди маленький ковчежец и сжала его, словно моля тень Барнабе вдохнуть в нее мужество. Но в тот момент, когда она направила мула под своды арки, ведущей к подъемному мосту, оттуда появилось несколько вооруженных пиками солдат. От их тяжелых кожаных сапог вздымалась пыль, концы пик волочились по земле. Древками они подталкивали в спину человека в лохмотьях, со связанными руками, который покорно тащился впереди, щурясь под косыми лучами заходящего солнца. Замыкал шествие судейский в черном балахоне: на поясе у него висела чернильница, а в руках он держал пергаментный свиток, скрепленный красной печатью. Было все еще очень жарко, и судейский обливался потом в своем тяжелом суконном одеянии.
Солдаты повели связанного человека вдоль пруда, и вскоре вся группа исчезла за деревьями, низко склонившимися над водой. Догадавшись, что пленника ведут на казнь, обе женщины одновременно перекрестились. Катрин дрожала всем телом: встретившись взглядом с осужденным, она прочла в нем такой страх и такую муку, какие бывают только в глазах умирающего животного.
– Ни одного монаха, – пробормотала Сара, – некому будет утешить несчастного в его последний час. Боюсь, мы попали в пристанище нечестивцев.
Катрин еще крепче сжала ковчежец, ощущая непреодолимое искушение повернуть назад. Может быть, лучше будет остановиться на постоялом дворе или даже попроситься в крестьянский дом? И уже там поджидать возвращения Жиля де Реца? Но она тут же отвергла эту мысль. В замок могут прийти известия от Арно, а она об этом ничего не узнает, оставаясь в деревне. Возможно, Арно не поедет в Анжу и просто назначит ей место встречи. Наконец, Жиля де Реца пока не было в замке, а бояться его деда, немощного старика, было стыдно.
Как раз в это мгновение над их головами затрубил рог и раздался грубый голос часового:
– Что вам нужно, чужестранцы, и зачем пришли вы к этому замку?
Не дав Катрин времени для ответа, Готье приподнялся на стременах, сложил ладони рупором и зычно возгласил:
– Благороднейшая, могущественная госпожа Катрин де Бразен прибыла по приглашению монсеньора де Реца и просит открыть ей ворота замка. Предупреди своего господина. Пошевеливайся, приятель! Мы не привыкли долго ждать.
Катрин с трудом сдержала улыбку, слыша, какими титулами наградил ее Готье. Наименование было традиционным, но от ее былого могущества остались только воспоминания. Сара же не сводила с великана изумленного взгляда. Этот нормандец не переставал удивлять цыганку. Откуда взял он этот высокомерный тон, эти манеры, каких не постыдился бы и настоящий герольд? Однако надменность Готье принесла свои плоды. Железный шлем часового скрылся за бойницей высокой башни, прикрытой остроконечной крышей. Пока солдат летел во всю прыть исполнять приказание, трое путников въехали через арку на постоянный мост, который круто обрывался посреди пруда с зеленоватой водой, заросшей кувшинками и камышом. Прямо перед ними возвышалась громада подъемного моста, притянутого на цепях к почерневшим стенам, – его неохватные дубовые брусья были стянуты огромными железными скобами. Стены были настолько высоки, что кружилась голова. Узкие бойницы на самом верху казались совсем крохотными и почти исчезали в тени нависающих над ними галерей. Длинные темные выбоины в стенах говорили о том, что замку приходилось отражать свирепые штурмы. Шантосе походил на старого воина, сроднившегося со своими железными доспехами, которого ничто не заставит отступить или склонить голову: они даже умирают стоя, находя опору в гордости и в сознании своей неуязвимости.
На сторожевой башне запела труба. Солнце уже скрылось за горизонтом, небо постепенно зеленело, и по нему с хриплым карканьем носились вороны. Медленно и торжественно, с ужасающим скрежетом подъемный мост начал опускаться…